EN
RU
«...Эта книга — о природном феномене, именуемом в науке Брянским лесным массивом, но взгляд на него менее всего с привычных позиций лесопользования. С опорой на общеизвестные и малоизвестные сведения об удивительном сообществе ландшафтов, почвенного покрова, растений и животных авторы воссоздают образ цельного, природно-исторически сложившегося лесоорганизма по имени-отчеству Брянский Лес».
«...Протяжённостью свыше двухсот километров, общей площадью более полумиллиона гектаров, Брянский Лес является ныне наиболее древним столь крупным и, по сути, живым существом в Центральной России. А автор текста убеждён в наличии у этого существа и общего Инстинкта леса, Памяти и почти готов признать за ним свойства организма, обладающего даже своеобразным Сознанием. Не сам ли Брянский Лес и призвал сочувствующие ему силы для заповедования хотя бы части его, неприкосновенной на будущие времена? Такой частью, после долгой и упорной борьбы, стал государственный заповедник «Брянский лес».
«...То, что издревле в былинах и сказках, народ интуитивно обособлял в одно цельное явление природы, одухотворял и дал ему имя, было в действительности подтверждено наукой, как только она занялась его изучением. Почти столетие тому назад классик лесоведения, автор Учения о лесе, петербургский профессор Георгий Фёдорович Морозов, вводя в научный оборот понятие Брянского лесного массива, обратил внимание на то, что этот природный феномен „занимает громадное пространство... на юге входит в пределы Украины, а на севере граничит с жиздринскими лесами“. Сегодня научно обоснованные границы, даже обходящие некоторые уже уничтоженные части, очерчивают общую площадь примерно в 6400 квадратных километров. Это, кстати, не вписывается и теперь ни в какие классификационные рамки. Одним словом, феномен».
«...Брянский Лес стоит, грациозно приклонясь к Десне и Болве. Он, опираясь на нижнее течение Знобовки в сумских пределах и достигая средних течений уже калужской Рессеты и орловской Вытебети, простирается, если измерить по его осевой — позвоночной — линии, на 220 километров. То есть, по площади он только впятеро меньше Байкала, а по протяженности — и вовсе втрое лишь.А наш земляк-космонавт Виктор Михайлович Афанасьев первым сверху подметил и сходство географических форм. Теперь, когда космические снимки стали доступными для воспроизведения в открытой печати, в этом может убедиться каждый».
«...Немудрящие записи из тех зелёных книжек. На пожелтевших и ломких уже страничках — осень, весна и лето: »... Стоит пень большой на поляне. Почернел и мхами себя обложил, как подушками. Присел я, а он легко подался и развалился. На могилку дерева сел! Шевельнул носком сапога бурую трухлявину, а из-под обломков блеснуло вдруг — будто глаз кто открыл. Приглядываюсь, а это к тёплой трухе плотно прижался лесной слизнячок. Близятся холода, и он забрался сюда зимовать. Под другим обломком вижу личинки неведомого жука. Много каких-то желтых сороконожек... И выходит, не могила вовсе, а зыбка — колыбель существ, продолжающих жизнь самого леса: источен будет, истлеет прах одряхлевшего дерева до конца, и на удобренной земле вырастет новое. Да вот же, какие-то голые прутики уже и торчат, а рядом крохотная ёлочка...».
«...Брянский Лес, лишь прирученный отчасти, но неодомашненный до состояния западноевропейских регулярных насаждений, до ухоженного „леса в клетке“, — только Он здесь и остаётся сегодня феноменальным географическим (по Морозову) индивидуумом байкальского масштаба. Именно Брянский Лес главным образом и поддерживает теперь славу области, как лесного края».
«...Ясно было, что ни сокращение рубок, которые вдвое (!) превышали прирост, ни переводы большой части Брянского Леса вдоль рек в первую, водоохранную группу, ни умножение в нём заказников не могли взять под защиту его как сообщество бессчётного числа живых организмов. Да это невозможно даже и в заповеднике, если только не допустить фантастическое — заповедать весь лес. И всё же, откуда-то родилось и крепло понимание, что хотя бы в какой-то части следует дать ему шанс остаться естественным, диким. Божелесьем».
«...Вчерашней становилась недоступность медвежьих углов. Выветривалась из самых глубин подсознания сказочность Брянского леса. И вправду: куда Лешему податься? Где Кощею бессмертному тут уцелеть и где Бабе-яге свою избушку на курьих ножках приткнуть-спрятать? Кстати, парочка страшных сказок о Бабе-яге, как отдалённое эхо матриархата, записана в позапрошлом веке в Карачевском уезде в северо-восточной окраине Брянского Леса. И с такою понятною, щемящей грустью заговорил о диком лесе теперь уже не Батюшков, а певец обновления Брянского края:
«И вот, пока я жил в краю чужом,Тот лес свели и посадили новый»
«...Признаемся себе: а разве не ради них — сказочных — лесных, болотных, иных дикоприродных жителей и создаем заповедники? Уходя из страны детства, каждый заповедует в душе свою сказку. „Это, — по убеждению Михаила Пришвина, — сила внутриатомной энергии“. И она исподволь движет человеком. Ну, а всё человечество, вырастая из детства, создает для своих самых больших, неразгаданных тайн, воплощением которых являются и лесные сказочные жители, — заповедник. Неспроста же и у сказки, и у заповедника общий предок в древнерусском языке: поведывать — сказывать; заповедать — сказать нечто такое, что будет исполнено в будущем, — запретить всё иное; заповедник — лес, где „нерушимым наставлением“ запрещены охота и рубка деревьев, — лес, заказанный для будущего, сохраненная сказка...»
«...Так и вышли они, восемь „Писем с кордона“, (очерки Игоря Шпиленка о необходимости создания заповедника) как писались под диктовку сердца и Леса. В редактировании они не нуждались, и требовалось лишь вступление. А объединяющим и заостряющим девизом для них могло быть только одно: „Нужен Брянскому Лесу заповедник!“ С этих писем пошёл и есть государственный заповедник „Брянский лес“. Слово не новое (считая с 1959-го), но сказанное столь сильно, убедительно и живо — не о лесе, а из леса, — буквально встряхнуло старую, уже едва дышавшую идею. Так сильным ударом тока заставляют снова забиться сердце».
«...Минуло более двух десятков лет (да и теперь, по прошествии уже тридцати!), а не отболело чувство потерь. Заповедано менее двух процентов „былинного“, „легендарного“, „знаменитого“, „феноменального“... Один из самых маленьких российских заповедников, он, конечно, не потерялся среди них, как не растворяется дождинка под солнцем в мириадах других на ветвях, когда они, зависнув на миг, алмазно сверкают — кто желтым, кто синим, зелёным, красным, оранжевым светом. Но он — лишь капля, искорка, и так же недолговечно его многоцветье биологического разнообразия на изрядно скомканном за века божелесье».
«...Ясно было, что ни сокращение рубок, которые вдвое (!) превышали прирост, ни переводы большой части Брянского Леса вдоль рек в первую, водоохранную группу, ни умножение в нём заказников не могли взять под защиту его как сообщество бессчётного числа живых организмов. Да это невозможно даже и в заповеднике, если только не допустить фантастическое — заповедать весь лес. И всё же, откуда-то родилось и крепло понимание, что хотя бы в какой-то части следует дать ему шанс остаться естественным, диким. Божелесьем».
«...Брянский Лес пережил тысячи и тысячи лет. И сегодня он сам посреди Русской равнины стоит, как Пересвет. И в шуме его, связующем времена, — можно ли не расслышать? — передаётся из века в век простая истина: всё связано! Ветвь за ветвь, за корень — корень... Сим победиши».